Почему паранойя возврата холодной войны мешает нам осознать реальность вызова, брошенного Западу Россией Путина?
Cyrille BRET и Florent PARMENTIER
Несмотря на все то, что противопоставляет Россию Европе и Соединенным Штатам, для Запада предосудительно продолжать использовать старые подходы, тогда как даже бывшие враги должны бы осознавать, что стоящий перед ними вызов – один и тот же. Об этом, интервью двух известных европейских политологов сайту « atlantico »
– Откуда берется это опасение по поводу новой холодной войны и воссоздания двух блоков – восток/запад?
Флоран Пармантье: Холодная война исторически ассоциируется с периодом, последовавшим за Второй мировой войной, когда Европа распалась на два блока, и это после того, как всего лишь несколько десятилетий назад она оказывала сильнейшее влияние на весь мир. Таким образом, холодная война означает понижение ранга Европы на международной арене, разделение Европы, но в то же время она символизирует тот период, когда вековое противостояние между Францией и Германией претерпело трансформацию, и когда европейцы создали политический проект, не имеющий эквивалента в истории – проект европейской интеграции.
В данном контексте европейцы были убеждены в том, что после 1989 года они переживали новую историческую эпоху, не имеющую себе равных, которая принесла примирение между европейскими народами и позволила распространение их европейской системы. Это можно квалифицировать как « институциональный оптимизм » европейцев, приведший в результате к политике расширения Евросоюза, которую в своей книге «Les chemins de l‘Etat de droit» («Пути правового государства») я противопоставляю «культурному пессимизму» – тому критическому отношению, которое подвергает сомнению глубину происходящих изменений.
Именно в тот момент, когда европейская интеграция претендует на то, чтобы считаться преобразующим реалистическим деянием, осуществляемым посредством европейских учреждений, сегодняшнее российское отношение к этому деянию причиняет интеграции одни только неприятности. Точнее, суть проблемы заключается в следующем: Россия жалуется на потерю своего влияния в большей части Европы, не будучи при этом причастной к ее развитию, тогда как многие европейцы считают, что отношение к России было слишком мягким, и сегодня она пришла в себя и заняла угрожающую позицию.
Одним словом, наследие холодной войны представляет собой проблему, недопонимание остается непреодолённым, и программное обеспечение европейской интеграции сегодня еще слабее, чем в прошлом: предположение о выходе Греции из зоны евро напоминает, что европейская конструкция может быть смертной. Великобританский референдум только усиливает хрупкость европейского проекта. Следовательно, возвращение к прежнему восприятию -наследию прошлого и времен холодной войны – равнозначно приговору к жизни на разъединенном континенте, к невозможности думать о будущем, что также делает уязвимыми все государства, расположенные между ЕС и Россией.
Некоторые наши интересы полностью расходятся с интересами России, но есть у нас и совпадающие интересы, о которых не следует забывать. Мы уже больше не живем в эпоху идеологических противостояний, даже если между российским руководителями и многочисленными европейскими руководителями все еще существует немало разногласий. Осталась ли международная значимость Соединенных Штатов Америки, России и Европы такой же, как в начале 1990-х годов? Сохранили ли они свое прежнее влияние? Претерпела ли изменение игра альянсов?
Сирил Бретт: Совершенно очевидно, что распределение геополитических ролей претерпело глубокие изменения с момента распада СССР в 1991 году и до сегодняшнего дня. С одной стороны, Соединенные Штаты вступали в продолжительный десятилетний период, приведший их к состоянию «супердержавы» (тема многочисленных разработок Юбера Ведрина), состоянию, которое по сути является одиночеством, сопровождающим могущество. Проблема Соединенных Штатов заключалась в том, чтобы как можно лучше управлять их опережающей позицией и их превосходством в различных областях: в области вооруженных сил, геополитических водворений, технологий, экономического роста, финансового проектирования и культурной монополии. На сегодняшний день США занимают ведущие позиции во всех этих областях. Но с ними активно конкурирует Китайская Народная Республика, которая в то время только начинала наверстывать свое отставание под руководством Ден Сяопина.
С другой стороны, Европа была геополитическим карликом: будучи разделенной внутри континента на Запад и Восток, она колебалась даже в мыслях считать себя господствующей державой, ей хотелось тогда стать обширной Швейцарией. В 2015 году, даже если Европе и приходится бороться с внутренними трудностями, она постепенно создает инструменты распространения своего влияния. И, наконец, Россия 2015 года не имеет ничего общего с СССР, даже уходящим: ее вооруженные силы опираются на военные традиции, но у них нет ни оснащения, ни баз, ни транспортных ресурсов, необходимых для оказания планетарного влияния. Российская державность в основном негативная (она проявляет себя как блокирующая сила), местного масштаба (сконцентрирована на ближайших соседях). Остатки былой мощи СССР (постоянное представительство в Совете Безопасности ООН, националистическая риторика и т.п.) уже не могут спрятать за собой ее статус слабой державы. В 1991 году мир был практически однополярным. Сегодня он многополярный.
– В какой степени общий враг, которым представляется сегодня ДАЕШ, может изменить структуру альянсов? Может ли в данном контексте враг нашего врага стать нашим надежным союзником?
Сирил Брет: Это гипотеза российских властей: в конце концов европейские нации и их различные составляющие (американские, европейские, российские) должны осознать, что стоящие перед ними трудности – одного порядка. Сплочение России и Европы вокруг борьбы против исламистских экстремистов, таких как ДАЕШ, или до этого Аль Каида, – такова основная линия Кремля и российского МИДа. Но множество препятствий стоят на пути образования подобного «священного союза» между Россией и Европой. С одной стороны, израильский вопрос и суннитская проблема являются в структурном отношении источником разногласий между россиянами и европейцами.
Россияне плохо принимают произраильскую позицию многих европейских стран. Что же касается европейцев, для них не представляется возможным выступать в защиту шиитских держав в регионе Хезболлах и в Иране. Россияне и их европейские партнеры в одинаковой степени озабочены ситуацией на Среднем Востоке, но их интересы расходятся.
– Нужно ли усиливать позиционирование НАТО и европейской политики, направленной против восточного соседа, в рамках самой европейской структуры? Или, как это предлагает Владимир Путин, нужно освобождаться от американского влияния, отдавая предпочтение экономическим и дипломатическим отношениям?
Флоран Пармантье: Для европейцев Россия сегодня в действительности является предметом озабоченности – сомнений для одних, надежды (что гораздо реже) для других. Мы переживаем парадоксальный момент. В течение долгого времени в планы Европы-державы входило (в большой степени с подачи Франции) строительство Европы, независимой от Соединенных Штатов, Европы, способной оказывать влияние на международные дела. В целом Европа должна была стать множителем могущества; внутренние европейские разногласия нанесли тяжелый удар по этому проекту во время войны в Ираке, проекту, который был загублен атлантизмом государств, вступивших в ЕС в результате расширения сообщества в 2004, 2007 и 2013 годах.
Сегодня мы живем в атмосфере готовности многих жителей Центральной Европы к объединению Европы и США с целью свергнуть Владимира Путина, нечто напоминающее нео-западничество. Но эта готовность, как представляется, не выдерживает давления фактов: в Европе остались только две заслуживающие доверия армии: французская и британская. Все остальные страны, в том числе и бывшая колониальная империя Нидерланды, выделяют до смешного малые суммы на военный бюджет. Идея, согласно которой европейцы, столкнувшись с Левиафаном, примутся сами обеспечивать свою безопасность, нереалистична. Отсюда их зависимость от Соединенных Штатов, которые хотели было уйти с европейской сцены, но в реальности вынуждены успокаивать и поддерживать поляков, а также прибалтов, которые опасаются оказаться следующими в списке после Грузии и Украины.
У конфронтации с Россией есть много внутренних противников: на данный момент для многих европейских движений за суверенитет, или против Европы, Владимир Путин являет собой фигуру сильного руководителя, того самого сильного руководителя, которым перестали быть европейцы во времена мгновенной реакции средств массовой информации. Это доказывает визит французских и итальянских парламентариев в Крым. Тем не менее, освобождение от американского влияния для многих стран не стоит на повестке дня; российская загадочность рискует задать еще много вопросов европейским руководителям, которые пытаются занять правильную позицию.
EurAsia Prospective 